![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
grzegorzИнтересная точка зрения!
Думаю, не случайно на первом месте автор исследования поставил именно то, что научные открытия заложили фундамент для скептического мировосприятия, и статус религии был смещен с господствующего и претендующего на описание всего сущего на позицию всего лишь "нравственного канона".
И что страна, которая на первое место поставит догматы, автоматически отстает в развитии (привет освящателям ракет, серверов и оружия).
* * *
События ХVIII-XIX веков превратили Европу из по сути периферийной области земного шара в господствующего игрока мировой политики, науки и экономики. Американский политолог и историк Джек Голдстоун предлагает свое видение причин, приведших к подобному "фазовому переходу".
Прежде всего, стоит отметить, что стремительное развитие Европы на рубеже ХVIII-XIX веков не было продиктовано объективными причинами уже существовавшего превосходства, которое наконец-то материализовалось в виде качественных изменений. Во времена всего Средневековья Европа сильно отставала от мировых цивилизаций (преимущественно азиатских) по всем параметрам: наука, государственное управление, право, религиозная сфера. Если в раннем Средневековье ориентиром для европейцев могли служить арабские государства Ближнего Востока, Магриба и Пиренейского полуострова, которые удачно воспользовались знаниями, накопленными греками и римлянами, и приумножили их, то в эпоху позднего Средневековья государства на территории современных Китая и Индии были значительно более продвинутыми в вышеперечисленных аспектах. Фактически, постоянное "догоняющее развитие" продолжалось и после 1700 года, учитывая, что наиболее передовые регионы Азии опережали Европу в производительности труда и сложности технологий: хлопок, шёлк и фарфор собственного производства и сопоставимого качества были немыслимы для Старого Света даже в конце XVIII столетия. В действительности большая часть Европы страдала от снижения уровня жизни даже в XIX веке. До 1700 года ровным счетом ничего не указывало на то, что что-либо в религии, технологии, торговле или даже в законах Европы могло дать ей явное преимущество в будущем. Согласно теориям Мальтуса, Европейские государства переживали идентичные периоды дисбаланса между растущим населением и отстающими темпами роста национального дохода, выливавшиеся в кровопролитные войны и социальные потрясения, как в Османской империи и Китае (к слову, негативные экономические и демографические последствия катастрофы Тридцатилетней войны 1618-1648 гг в Германии ощущались еще в начале XVIII века, а в особо разоренных регионах - Пфальце, Баварии, Саксонии - и в начале XIX века). Более того, ответом на вызовы Нового времени во всех странах, кроме Англии, становились идентичные китайским меры - насаждение религиозной ортодоксии и построение абсолютистских систем. Даже хрестоматийный пример отождествления Эпохи географических открытий с модернизацией и сменой парадигмы "догматизма" на парадигму "развития" некорректен: по сути, Европа не открыла новые торговые пути, а подключилась к уже существующим (с центром в Юго-Восточной Азии), активно обменивая несметные запасы серебра перуанских и боливийских рудников на высококачественные и высокотехнологичные азиатские товары.
Голдстоун выделяет шесть основных причин возвышения Европы. Примечательно, что четыре из них относятся к сфере науки и познания, так как именно им принадлежит наиболее весомая роль.
Во-первых, серия географических открытий Колумба (сферичность Земли), астрономических открытий Галилея (спутники Юпитера) и Кеплера (кометы, сверхновые звезды и механика движения планет) и других естествоиспытателей заложили фундамент для скептического мировосприятия. Отныне догматизм перестал был основополагающим принципом для исследования мира вокруг, и множество людей впервые четко уяснили для себя возможность усомниться в существующих канонах. Авторитет древних религиозных текстов оказался бесповоротно подорван, а статус религии - смещен с господствующего и претендующего на описание всего сущего на позицию всего лишь "нравственного канона". Наука и знание окончательно перестали быть "монопольным активом" во владении служителей Церкви.
Во-вторых, ученые вроде Ньютона (законы механики), Коперника (космология), Галилея и Кеплера (астрономия), Паскаля, Торричелли и Бойля (физика газовых сред) предложили новую модель научных исследований, которая предусматривала отход от классических традиций Аристотеля, взамен предлагая объединить эмпирический опыт с математическим аппаратом. Используя эксперимент и соответствующее оборудование, были сделаны гигантские шаги в понимании общей картины мира.
Третьим фактором стало распространение философских взглядов Френсиса Бекона относительно целей и сути научных исследований. Если ранее научные знания просто накапливались и осмыслялись через призму уже существующих религиозных догм, и использовались практически всегда только элитами, то теперь добытое знание обязано было проходить этап некоей "публичной демонстрации" с последующим открытием доступа к нему для всех желающих. Соответственно, эти проверенные факты сами становились полноценной основой для построения картины мира, не нуждаясь в дополнительной подпорке в виде религии. Таким образом, последователи Бекона положили конец характерному для средневекового мышления доминированию традиционного авторитета и логических аргументов над наблюдением, лишив работы католических схоластов. Бекон также утверждал, что основанные на экспериментах научные открытия принесут материальную выгоду, и призывал при любой возможности искать ее в проводимых исследованиях.
Четвёртым ключевым фактором было развитие инструментального подхода к экспериментам и наблюдению. Вследствие этого замечательного поворота данные, полученные в ходе наблюдений и с помощью научных приборов, стали более достоверными, чем те, при которых полагаться можно было лишь на органы чувств человека или только на логические и математические умозаключения - Гук, Бойль, Торричелли, Цельсий, Фаренгейт, Гальвани показали это в своих исследованиях, используя качественно новые виды оборудования: термометры, барометры, секстанты, хронографы, калориметры и т.д. Впервые в истории человечества границы познания более не ограничивались возможностями органов чувств.
Пятым фактором послужила была атмосфера терпимости и плюрализма, а также поддержка новой науки Англиканской церковью. Британия, в отличие от центров инновации прошлого, стала своеобразной платформой, позволившей объединиться различным группам на основе принципа толерантности, закреплённого Актом о веротерпимости, который был принят в 1689 году. Франция также имела опыт принятия законов о веротерпимости, даже более ранний, чем английский (Нантский эдикт 1598 года), но давление тенденций к централизации нивелировали их прогрессивный эффект (Нантский эдикт был отменен Людовиком XIV в 1685 году, спровоцировав массовое бегство гугенотов в Англию и Нидерланды). Более того, не все процессы проходили гладко и в самой Британии. По сути, весь XVII век прошел под знаком борьбы протестансткого большинства и католического меньшинства (Пороховой заговор 1605 года, Папистский заговор 1678-1681 гг. и т.д.). Драматизма добавляли претензии на английский трон католиков в лице Якова II и его потомков-якобитов (Якова, принца Уэльского и Bonnie Prince Charlie). В конечном итоге английской монархии удалось установить стабильный баланс в сфере вероисповедания, не прибегнув к расхожей практике "абсолютизма и централизации". Британские англикане, ирландские протестанты, шотландские пресвитериане, французские кальвинисты (бежавшие от религиозных преследований во Франции), а также целый ряд других разнообразных групп, как, например, квакеры, сумели ужиться друг с другом и сыграть важнейшую роль в научных и инженерных успехах Британии XVIII–XIX веков. Англиканская церковь была в первых рядах поддержки научного прогресса, однако не обошлось и без трагических эксцессов. Например, в 1791 году городские власти Бирмингема и лично епископ спровоцировали толпу, которая сожгла дом и лабораторию химика и естествоиспытателя Джозефа Пристли.
И, наконец, последним ключевым фактором была стабильная поддержка предпринимательства и тесные социальные взаимосвязи между предпринимателями, учёными, инженерами и квалифицированными рабочими. В большинстве обществ занятие наукой было всего лишь хобби аристократов или придворных учёных. Инженеры, использовавшие математические и научные открытия в строительстве, обычно нанимались исключительно государством для работы над фортификационными укреплениями и военными двигателями или для строительства дорог и мостов. Мысль о том, что учёные должны объединять свои усилия с ремесленниками и предпринимателями или инженеры должны работать на промышленников либо самостоятельно заниматься поиском выгодных изобретений, противоречила представлениям большинства обществ о надлежащем социальном поведении. Но хотя в Британии социальные классы и продолжали играть важную роль в общественных отношениях, публичные демонстрации и эмпирическая ориентированность бэконианского подхода способствовали установлению объективности в отношении одарённых людей и достижений. Отдельного упоминания достойно сотрудничество Джейсма Уатта (инженера и исследователя) и Мэттью Болтона (предпринимателя и владельца фабрик по производству пуговиц), давшее результат не только в виде изобретения парового двигателя, но и его массового внедрения в различные сектора промышленности. Широкий взаимообмен идеями и контактами среди учёных и квалифицированных рабочих, техников и инженеров в Британии означал, что абстрактные проекты, открытия или основополагающие принципы, часто разрабатываемые учёными, могли быть обращены в рабочие механизмы и оборудование или крупномасштабные производственные процессы благодаря людям, обладающим познаниями в механике и опытом в машиностроении. Незамедлительно получило развитие патентное право, позволявшее изобретателям и их компаньонам-предпринимателям пользоваться монопольно плодами своих трудов в течении определенного времени, стимулируя процессы дальнейших изобретений.
Вывод Голдстоуна достаточно неожиданный: Промышленная революция в Англии и остальной Европе носит во многом случайный характер, потому как вероятность одновременного удачного проявления всех 6 факторов крайне мала. Френсис Бекон мог и дальше заниматься юриспруденцией и не получить достаточное количество времени на философские рассуждения; Пороховой заговор мог бы удастся, физически лишив Англию части элит и ввергнув страну в период затяжных гражданских войн, подобно гугенотским войнам во Франции; Вильгельм III мог бы быть убит пушечным ядром в битве с якобитами на реке Бойн, а не ранен в плечо, и ирландские болота похоронили бы надежду на либеральное отношение к вероисповеданию в Англии. Порядок вышеперечисленных факторов также имеет значение. Сам факт наблюдения клеток в микроскоп не приведет к научному прорыву, если бы ранее не была заложена традиция скептицизма и эмпиризма; изобретения могли бы бесконечно пылиться в сараях, не будь установлена гибкая система для сотрудничества ученых и предпринимателей с последующей защитой частной собственности и т.д. И только после того, как британцы показали важность плюрализма, технического образования, экспериментальной науки и инноваций в коммерции, которые основывались на научном проектировании для экономического прогресса, этому стала подражать остальная Европа. Начал стремительно развиваться современный экономический рост, основанный на квалифицированной рабочей силе, свободомыслии, технических инновациях и внедрении научного проектирования в промышленность. Европа стала той, которой мы ее знаем теперь.
Jack Goldstone, "Why Europe? The Rise of the West in World History, 1500–1850"
Misha Iasinskyi
Думаю, не случайно на первом месте автор исследования поставил именно то, что научные открытия заложили фундамент для скептического мировосприятия, и статус религии был смещен с господствующего и претендующего на описание всего сущего на позицию всего лишь "нравственного канона".
И что страна, которая на первое место поставит догматы, автоматически отстает в развитии (привет освящателям ракет, серверов и оружия).
* * *
События ХVIII-XIX веков превратили Европу из по сути периферийной области земного шара в господствующего игрока мировой политики, науки и экономики. Американский политолог и историк Джек Голдстоун предлагает свое видение причин, приведших к подобному "фазовому переходу".
Прежде всего, стоит отметить, что стремительное развитие Европы на рубеже ХVIII-XIX веков не было продиктовано объективными причинами уже существовавшего превосходства, которое наконец-то материализовалось в виде качественных изменений. Во времена всего Средневековья Европа сильно отставала от мировых цивилизаций (преимущественно азиатских) по всем параметрам: наука, государственное управление, право, религиозная сфера. Если в раннем Средневековье ориентиром для европейцев могли служить арабские государства Ближнего Востока, Магриба и Пиренейского полуострова, которые удачно воспользовались знаниями, накопленными греками и римлянами, и приумножили их, то в эпоху позднего Средневековья государства на территории современных Китая и Индии были значительно более продвинутыми в вышеперечисленных аспектах. Фактически, постоянное "догоняющее развитие" продолжалось и после 1700 года, учитывая, что наиболее передовые регионы Азии опережали Европу в производительности труда и сложности технологий: хлопок, шёлк и фарфор собственного производства и сопоставимого качества были немыслимы для Старого Света даже в конце XVIII столетия. В действительности большая часть Европы страдала от снижения уровня жизни даже в XIX веке. До 1700 года ровным счетом ничего не указывало на то, что что-либо в религии, технологии, торговле или даже в законах Европы могло дать ей явное преимущество в будущем. Согласно теориям Мальтуса, Европейские государства переживали идентичные периоды дисбаланса между растущим населением и отстающими темпами роста национального дохода, выливавшиеся в кровопролитные войны и социальные потрясения, как в Османской империи и Китае (к слову, негативные экономические и демографические последствия катастрофы Тридцатилетней войны 1618-1648 гг в Германии ощущались еще в начале XVIII века, а в особо разоренных регионах - Пфальце, Баварии, Саксонии - и в начале XIX века). Более того, ответом на вызовы Нового времени во всех странах, кроме Англии, становились идентичные китайским меры - насаждение религиозной ортодоксии и построение абсолютистских систем. Даже хрестоматийный пример отождествления Эпохи географических открытий с модернизацией и сменой парадигмы "догматизма" на парадигму "развития" некорректен: по сути, Европа не открыла новые торговые пути, а подключилась к уже существующим (с центром в Юго-Восточной Азии), активно обменивая несметные запасы серебра перуанских и боливийских рудников на высококачественные и высокотехнологичные азиатские товары.
Голдстоун выделяет шесть основных причин возвышения Европы. Примечательно, что четыре из них относятся к сфере науки и познания, так как именно им принадлежит наиболее весомая роль.
Во-первых, серия географических открытий Колумба (сферичность Земли), астрономических открытий Галилея (спутники Юпитера) и Кеплера (кометы, сверхновые звезды и механика движения планет) и других естествоиспытателей заложили фундамент для скептического мировосприятия. Отныне догматизм перестал был основополагающим принципом для исследования мира вокруг, и множество людей впервые четко уяснили для себя возможность усомниться в существующих канонах. Авторитет древних религиозных текстов оказался бесповоротно подорван, а статус религии - смещен с господствующего и претендующего на описание всего сущего на позицию всего лишь "нравственного канона". Наука и знание окончательно перестали быть "монопольным активом" во владении служителей Церкви.
Во-вторых, ученые вроде Ньютона (законы механики), Коперника (космология), Галилея и Кеплера (астрономия), Паскаля, Торричелли и Бойля (физика газовых сред) предложили новую модель научных исследований, которая предусматривала отход от классических традиций Аристотеля, взамен предлагая объединить эмпирический опыт с математическим аппаратом. Используя эксперимент и соответствующее оборудование, были сделаны гигантские шаги в понимании общей картины мира.
Третьим фактором стало распространение философских взглядов Френсиса Бекона относительно целей и сути научных исследований. Если ранее научные знания просто накапливались и осмыслялись через призму уже существующих религиозных догм, и использовались практически всегда только элитами, то теперь добытое знание обязано было проходить этап некоей "публичной демонстрации" с последующим открытием доступа к нему для всех желающих. Соответственно, эти проверенные факты сами становились полноценной основой для построения картины мира, не нуждаясь в дополнительной подпорке в виде религии. Таким образом, последователи Бекона положили конец характерному для средневекового мышления доминированию традиционного авторитета и логических аргументов над наблюдением, лишив работы католических схоластов. Бекон также утверждал, что основанные на экспериментах научные открытия принесут материальную выгоду, и призывал при любой возможности искать ее в проводимых исследованиях.
Четвёртым ключевым фактором было развитие инструментального подхода к экспериментам и наблюдению. Вследствие этого замечательного поворота данные, полученные в ходе наблюдений и с помощью научных приборов, стали более достоверными, чем те, при которых полагаться можно было лишь на органы чувств человека или только на логические и математические умозаключения - Гук, Бойль, Торричелли, Цельсий, Фаренгейт, Гальвани показали это в своих исследованиях, используя качественно новые виды оборудования: термометры, барометры, секстанты, хронографы, калориметры и т.д. Впервые в истории человечества границы познания более не ограничивались возможностями органов чувств.
Пятым фактором послужила была атмосфера терпимости и плюрализма, а также поддержка новой науки Англиканской церковью. Британия, в отличие от центров инновации прошлого, стала своеобразной платформой, позволившей объединиться различным группам на основе принципа толерантности, закреплённого Актом о веротерпимости, который был принят в 1689 году. Франция также имела опыт принятия законов о веротерпимости, даже более ранний, чем английский (Нантский эдикт 1598 года), но давление тенденций к централизации нивелировали их прогрессивный эффект (Нантский эдикт был отменен Людовиком XIV в 1685 году, спровоцировав массовое бегство гугенотов в Англию и Нидерланды). Более того, не все процессы проходили гладко и в самой Британии. По сути, весь XVII век прошел под знаком борьбы протестансткого большинства и католического меньшинства (Пороховой заговор 1605 года, Папистский заговор 1678-1681 гг. и т.д.). Драматизма добавляли претензии на английский трон католиков в лице Якова II и его потомков-якобитов (Якова, принца Уэльского и Bonnie Prince Charlie). В конечном итоге английской монархии удалось установить стабильный баланс в сфере вероисповедания, не прибегнув к расхожей практике "абсолютизма и централизации". Британские англикане, ирландские протестанты, шотландские пресвитериане, французские кальвинисты (бежавшие от религиозных преследований во Франции), а также целый ряд других разнообразных групп, как, например, квакеры, сумели ужиться друг с другом и сыграть важнейшую роль в научных и инженерных успехах Британии XVIII–XIX веков. Англиканская церковь была в первых рядах поддержки научного прогресса, однако не обошлось и без трагических эксцессов. Например, в 1791 году городские власти Бирмингема и лично епископ спровоцировали толпу, которая сожгла дом и лабораторию химика и естествоиспытателя Джозефа Пристли.
И, наконец, последним ключевым фактором была стабильная поддержка предпринимательства и тесные социальные взаимосвязи между предпринимателями, учёными, инженерами и квалифицированными рабочими. В большинстве обществ занятие наукой было всего лишь хобби аристократов или придворных учёных. Инженеры, использовавшие математические и научные открытия в строительстве, обычно нанимались исключительно государством для работы над фортификационными укреплениями и военными двигателями или для строительства дорог и мостов. Мысль о том, что учёные должны объединять свои усилия с ремесленниками и предпринимателями или инженеры должны работать на промышленников либо самостоятельно заниматься поиском выгодных изобретений, противоречила представлениям большинства обществ о надлежащем социальном поведении. Но хотя в Британии социальные классы и продолжали играть важную роль в общественных отношениях, публичные демонстрации и эмпирическая ориентированность бэконианского подхода способствовали установлению объективности в отношении одарённых людей и достижений. Отдельного упоминания достойно сотрудничество Джейсма Уатта (инженера и исследователя) и Мэттью Болтона (предпринимателя и владельца фабрик по производству пуговиц), давшее результат не только в виде изобретения парового двигателя, но и его массового внедрения в различные сектора промышленности. Широкий взаимообмен идеями и контактами среди учёных и квалифицированных рабочих, техников и инженеров в Британии означал, что абстрактные проекты, открытия или основополагающие принципы, часто разрабатываемые учёными, могли быть обращены в рабочие механизмы и оборудование или крупномасштабные производственные процессы благодаря людям, обладающим познаниями в механике и опытом в машиностроении. Незамедлительно получило развитие патентное право, позволявшее изобретателям и их компаньонам-предпринимателям пользоваться монопольно плодами своих трудов в течении определенного времени, стимулируя процессы дальнейших изобретений.
Вывод Голдстоуна достаточно неожиданный: Промышленная революция в Англии и остальной Европе носит во многом случайный характер, потому как вероятность одновременного удачного проявления всех 6 факторов крайне мала. Френсис Бекон мог и дальше заниматься юриспруденцией и не получить достаточное количество времени на философские рассуждения; Пороховой заговор мог бы удастся, физически лишив Англию части элит и ввергнув страну в период затяжных гражданских войн, подобно гугенотским войнам во Франции; Вильгельм III мог бы быть убит пушечным ядром в битве с якобитами на реке Бойн, а не ранен в плечо, и ирландские болота похоронили бы надежду на либеральное отношение к вероисповеданию в Англии. Порядок вышеперечисленных факторов также имеет значение. Сам факт наблюдения клеток в микроскоп не приведет к научному прорыву, если бы ранее не была заложена традиция скептицизма и эмпиризма; изобретения могли бы бесконечно пылиться в сараях, не будь установлена гибкая система для сотрудничества ученых и предпринимателей с последующей защитой частной собственности и т.д. И только после того, как британцы показали важность плюрализма, технического образования, экспериментальной науки и инноваций в коммерции, которые основывались на научном проектировании для экономического прогресса, этому стала подражать остальная Европа. Начал стремительно развиваться современный экономический рост, основанный на квалифицированной рабочей силе, свободомыслии, технических инновациях и внедрении научного проектирования в промышленность. Европа стала той, которой мы ее знаем теперь.
Jack Goldstone, "Why Europe? The Rise of the West in World History, 1500–1850"
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
![[community profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/community.png){kind=small}
no subject
Date: 2016-10-27 07:42 pm (UTC)(потому и "интересная точка")